Частица тьмы - Терри Тери

Я еще раз оглядываю комнату на случай, если каким-то образом проглядела Келли, но нет. Здесь сегодня около сотни человек. Возможно, это внутренняя община, о которой упоминала Септа, что бы это ни значило. Все в белом и черном, за исключением Ксандера и Септы — оба в голубых туниках, хотя раньше она была в белом. Все — мужчины, женщины и дети — выглядят одинаково. У всех на шее золотая подвеска, как у меня, а теперь и у Беатрис с Еленой тоже. Из всех присутствующих аура выживших есть только у Ксандера, Септы, Елены, Беатрис и у меня. До нашего приезда Септа была единственной. Поэтому она староста?

Септа звонит в маленький колокольчик, и задняя дверь открывается. Еще какие-то люди подносят еду и напитки к каждому столу. Они одеты по-другому, в обычную повседневную одежду с вариациями в цвете и стиле.

Одна женщина ставит передо мной тарелку с чем-то, похожим на фасолевый пирог, и овощами, и я замечаю у нее на руке знак, как у Ксандера: буква «I», означающая «иммунитет». Его знак фальшивый, но поскольку никто не знал, что он выжил после той давней аварии, то все, должно быть, решили, что он, если не заболел, обладает иммунитетом. Остальные разносчики, насколько я вижу, тоже имеют такой знак.

— Свою еду мы, по большей части, выращиваем и собираем здесь или обмениваем на продукты у других подобных общин, — говорит Септа. — Как видишь, мы все вегетарианцы. Надеюсь, ты не против?

Пожимаю плечами.

— В чужой монастырь, — отвечаю я и вспоминаю, что в доме Первого на Шетлендах, где останавливались мы с Каем, была только вегетарианская еда. Впрочем, мы не были зваными гостями, как и не знали тогда, что Ксандер и Первый — один и тот же человек. Интересно, ему известно, что мы побывали там?

— Ты все еще ешь мясо? — спрашивает меня Ксандер с нотками удивления в голосе. И только теперь до меня доходит, что все время, пока мы находились в Нортумберленде, мы тоже не ели мяса — я-то полагала, это потому, что его просто не было.

— Э-м-м, да, когда оно есть.

Они обмениваются взглядами.

— Как выжившие, мы находим, что есть животных, когда можно так отчетливо ощущать их ауру и чувства, довольно… неприятно, — говорит Септа.

— Мы сами выращиваем свою еду, — добавляет Ксандер. — Поэтому, если бы мы выращивали, а потом убивали животных, то переживали бы их смерть.

— Разумеется, я это понимаю, — говорю я. Раньше мне это как-то не приходило в голову, и бобовый пирог теперь кажется куда более привлекательным. Хотя здесь ведь не все выжившие? Справедливости ради, еда хорошая, и ее довольно много, разве что все немного пресное. До этого я ничего не хотела, но теперь, когда еда передо мной, умираю с голоду.

«Ты как там, нормально?» — Это Елена безмолвно окликает меня.

«Вроде да», — отвечаю я.

«Я беспокоилась о тебе, — говорит Елена, — но ты выглядишь изумительно».

«Шутишь?»

«Смотри». Она показывает мне то, что видят ее глаза. Моя кожа буквально сияет — может, я перестаралась с исцелением? Глазами Елены я изучаю еще и Септу, сидящую рядом, незаметно для нее, и вижу, что она просто красавица. Немножко похожа на мою маму, какой она была, судя по фотографиям, когда познакомилась с Ксандером. Ему нравится определенный тип? Стройная, с длинными черными волосами, моложе него лет на двадцать-тридцать.

«Насчет нее я не уверена», — говорит Елена.

— Шэй? — Я поворачиваюсь к Септе, которая смотрит на меня выжидающе и с любопытством. Она мне что-то сказала?

— Прошу прощения?

— Пора. — Она кивает, звонит в маленький колокольчик, и все встают. Дверь открывается, разносчики вновь входят и уносят грязную посуду, а потом и столы. Скамьи расставляются по периметру комнаты. Люди стоят группами и разговаривают, а я, пользуясь случаем, сбегаю к Беатрис и Елене. Когда я иду к ним, люди вежливо расступаются, дают мне дорогу. Наблюдают за мной.

— Привет, ты как? — спрашиваю я Беатрис.

— Не знаю. Почему мы не сели с тобой? «Люди, с которыми мы сидели, скучные», — мысленно добавляет она.

«Извини. План рассадки принадлежит Ксандеру, полагаю».

«Я попыталась заговорить с одним из тех людей, что подавали нам еду, но они не ответили».

«Это странно».

Все начинают рассаживаться по скамейкам, и я твердо беру Беатрис за руку: «Сейчас я сяду с вами».

Никто не возражает.

Улыбающаяся Септа остается в центре комнаты, пока все садятся.

— Добро пожаловать, все, и с возвращением, Ксандер, — говорит она, и улыбка, когда ее глаза находят его, становится шире. — И добро пожаловать, наши новые члены, Беатрис, Елена и дочь Ксандера, Шэй. — Она жестом показывает на нас. — Сегодня я не стану вас задерживать. Знаю, всем нам не терпится послушать Ксандера. — Септа садится, а он встает и выходит на середину комнаты.

Чувствуется, что все в предвкушении. Лицо Септы пылает, и она взирает на него так, словно само его присутствие для нее бесценно.

Но он не произносит ни слова. Вместо этого он закрывает глаза и устанавливает мысленную связь со всеми выжившими в помещении. И показывает нам, новичкам — Елене, Беатрис и мне, — что делать. Сосредоточиться, обратившись внутрь, а затем наружу, потом внутрь и наружу одновременно. Сначала мы достигаем полной синхронизации друг с другом, затем и со всеми остальными в комнате, включая и не-выживших.

Вначале все дышат вместе: вдох, выдох, медленнее и медленнее. Вот уже и наши сердца стучат в унисон, словно связанные одним электрическим импульсом, и наконец мы соединяемся, как будто каждый в этой комнате — часть меня.

Наплыв тепла и радости настолько сильный, что я открываюсь почти полностью. Вот только делать это мне нельзя. Нельзя, чтобы кто-то узнал, зачем я здесь на самом деле. Я возвожу стены и прячу их внутри себя, сохраняя часть себя. И, соединенная оставшейся частью со всеми, могу сказать, что здесь есть еще двое частично закрытых: Ксандер и Септа.

Мы дышим, наши сердца бьются, и даже притом, что часть меня скрыта, я ощущаю глубокое, исцеляющее успокоение, бальзам для моей израненной души, какого я не знала никогда прежде.

А потом это уже не только мы, люди. Наше коллективное сознание простирается дальше — к деревьям, строениям и их живым крышам; к обитателям леса, птицам, насекомым. И к Чемберлену тоже. К полям и садам, курицам, которые несут яйца, и коровам, которые обеспечивают молоком, маслом и сыром.

Теперь я понимаю, почему здешние люди не могут есть баранину, телятину и другое мясо. Когда душа теленка — как и его матери — так близка тебе, мысль о том, чтобы приготовить из него обед, просто невыносима. Поэтому все они вегетарианцы.

Это такое потрясающее ощущение покоя и единения друг с другом, землей и всеми ее богатствами, что мне хочется плакать.

Мы наполнены благоговением перед тем, что происходит, и не только мы втроем, для которых такой опыт внове. Я могу сказать, что происходящее сейчас грандиознее того, что было здесь когда-либо раньше. Участие большего количества выживших позволило нашему объединенному разуму охватить больше окружающего нас мира.

Позже мы начинаем разделяться, один за другим, и отправляемся отдыхать, спать, но каждый человек, уходя, все равно сохраняет чувство общности — отсюда и название этого места, которое я теперь понимаю гораздо лучше. Выжившие — Ксандер, Септа, Елена, Беатрис и я — остаются до конца, удерживая связь, которая делает это возможным, и разделяемся в последнюю очередь.

Мы стоим вместе, медленно возвращаясь к реальности, и открываем глаза. Лицо Елены мокрое от слез, которые я переборола.

«Все было, как ты и предсказывал, Ксандер, — говорит Септа. — Сумеем ли мы дотянуться нашим сознанием еще дальше?»

«Можем попробовать. А потом? Вся планета, объединенная воедино. И дальше, к звездам. Но сейчас все должны спать».

Когда он произносит эти слова, я чувствую глубоко внутри сильную усталость. Эти игры разума порядком вымотали всех нас.